Мигали красные огоньки лагерных костров, освещая мерцающим светом извивающиеся фигуры, которые кружились в танце среди трех сотен каноэ, вытянутых на песок, курящихся дымом вигвамов и бревенчатых хижин, поставленных за пределом накатывающего прибоя. А над всем этим с безоблачного неба прекрасной североамериканской ночи светило миллион звезд.

Потом Та-ла-пус заснул, а когда проснулся, уже забрезжил рассвет. Кто-то накрыл его новым мягким белым одеялом. Как только мальчик открыл глаза, он тут же увидел перед собой доброе лицо верховного вождя сквомишей.

— Мы все уже утомились. Танцоры устали. Теперь мы будем спать, пока солнце не поднимется до зенита, но мои гости требуют еще один танец до восхода. Не станцуешь ли для нас, маленький Та-ла-пус?

Мальчик вскочил, откликнувшись каждым мускулом, каждым нервом, каждой жилкой. Вот настал миг его триумфа или поражения.

— Ты оказываешь мне, еще мальчику, большую честь, о великий Тайи, — ответил Та-ла-пус, вытянувшись стрелой, высоко вздернув смуглый точеный подбородок, как истинный мужчина. — Я отведал твоей клош мак-мак (очень хорошей еды), и мое сердце и мои ноги обрели много скукум (силы). Я постараюсь танцевать хорошо и понравиться тебе.

На мальчике уже был роскошный костюм из оленьей кожи, на который его мама потратила столько дней и ночей, а драгоценная шкура степного волка висела у него на руке. Верховный вождь сквомишей взял его за руку и подвел к ярко полыхавшим кострам, вокруг которых, чтобы укрыться от предрассветной прохлады, широким кольцом сидели уставшие танцоры и старые индейцы и индеанки.

— Последний танец — и потом спать, — сказал вождь, обращаясь к зрителям. — Вот этот тенас-тайи постарается позабавить нас.

Та-ла-пус почувствовал, что вождь отпустил его руку, и он вдруг ясно понял, что стоит совершенно один перед большой толпой незнакомых людей, глаза которых прикованы к нему.

— О, мой брат, — прошептал он, разглаживая шкуру степного волка, — помоги мне стать похожим на тебя, помоги мне заслужить твое имя.

Он накинул волчью голову на свою, завязал передние лапы у себя под подбородком и ступил на просторную круглую песчаную площадку, находившуюся между сидящими зрителями и горящими кострами.

В свете красных языков пламени он начал потихоньку красться подальше от огня. Он слышал голоса многих, все шептали:

— Тенас… Тенас…

Это означало «маленький», «совсем мальчик».

А шаги его становились все мягче, все осторожнее, и, наконец, он добился бесшумной крадущейся походки настоящего степного волка. Продолжая красться вокруг костров по второму кругу, он заставил свой молодой голос истончиться до странного дикого завывающего лая, так похожего на волчий вой, что зрители повскакали, кто на колени, кто во весь рост, чтобы получше все видеть и слышать. И тут завывание его перешло в песню, обрело слова:

Зовут меня Та-ла-пус — степной волк,

Я дикий и свободный.

Я не умею плавать, как кит — е-ко-лай,

И не могу летать, как орел — чак-чак.

Я не умею говорить, как верховный Тайи,

И не могу светить в небе, как солнце — о-тел-аг.

Я ведь только степной волк — та-ла-пус,

Я дикий и свободный.

И с каждым словом, с каждым шагом он все больше перевоплощался в волка, которого изображал. Постепенно его песню и шорох его крадущихся шагов по песку стал перекрывать громкий шепот зрителей. Он услышал:

— Тенас… Тенас… Токе тенас (славный мальчик)…

— Скукум-танс (замечательный танец).

И наконец:

— Оу! Оу! (Наш младший брат. )

А Та-ла-пус продолжал свое выступление. И ногами, и упругими молодыми ступнями, и пальцами, сведенными как лапа с когтями, и глазами, загоревшимися красными угольками, он все больше походил на волка, все больше чувствовал себя настоящим волком. На него нашло вдохновение, и получился поразительно точный, прекрасный портрет дикого бродяги бескрайних степей. Десять минут, не меньше, он кружил и пел, потом вдруг присел на корточки, запрокинул голову, обернулся к востоку и завыл, как волк, на восходящее солнце» которое как раз в этот миг показалось из-за горных вершин, и первые золотые лучи его осветили лицо мальчика.

Его песня и причудливый танец волка закончились. И тут же все зрители, как один, громко закричали:

— Тенас-тайи! Тенас-тайи!

И Та-ла-пус понял, что он не провалился. Рядом с ним оказался верховный вождь сквомишей.

— Тилликумы (друзья мои), — сказал он, обращаясь к собравшимся, — этот мальчик исполнил не танец своего племени, какому его могли научить родители или другие старшие из племени. Это его собственный танец, он его придумал, чтобы заслужить свое имя. Он заслужил его и заслужил первый приз на нашем большом потлатче. Пойди, — обратился он к одному из юношей, — принеси десять долларов из чикамин (денег) бледнолицых и десять новых одеял, белых, как вершины этих гор.

Зрители были в восторге. Они хвалили мальчика и радовались, что настоящий потлатч можно считать открытым. Когда одеяла сложили стопкой рядом с Та-ла-пусом, она сравнялась с его макушкой. После этого вождь вложил десять долларов в руку мальчика с простыми словами:

— Я рад дать их тебе. Ты заслужил их, мой маленький вождь — тенас-тайи.

Так начался этот великий потлатч, целая неделя игр, развлечений, национальных танцев, но не проходило ни одного вечера, чтобы участники праздника не просили снова танец степного волка в исполнении мальчика с острова. Когда потлатч окончился и старый вождь Мауитч, Ла-пул и Та-ла-пус вернулись на остров Ванкувер, мальчик уже больше не спешил на уединенную вершину скалы, чтобы посидеть в одиночестве, вглядываясь жадным взором в далекую Большую землю. Ведь он уже сделал шаг в широкий мир и оправдал свое имя, и теперь гордился им, а не ненавидел, как прежде, когда братья дразнили его, потому что на прощанье верховный вождь сквомишей сказал ему:

— Запомни, маленький Та-ла-пус, для человека имя очень важно. Ты сначала презирал свое имя, но потом ты сам, проявив смелость, прославил его и заставил уважать. Так храни это имя с почетом, маленький Та-ла-пус. Почетное имя дороже всех одеял и, уж конечно, много дороже чикамин белых людей.

БЛУЖДАЮЩИЙ ОГОНЕК

Каждый, кто жил на реке, знал старину Энди Лавереня. Уже многие годы он был, что называется, «фонарщиком», если бы такая должность существовала в поселке, расположенном в дикой лесной глуши, окружавшей эту коварную речку на севере штата Онтарио. В свое время он был человеком могучей силы, мог работать топором в ряду лучших лесорубов. Но несчастный случай, когда в заторе ему придавило бревном обе ноги до бедра, навсегда вывел его из строя; больше он уж не мог отправляться вместе с отрядами лесорубов в их лагерь в лесу и приходилось ему лезть из кожи вон, чтобы честно заработать хоть несколько долларов в самом поселке или на лесопилке.

У ребят с лесопилки было доброе сердце, и они щедро платили ему за любую помощь, но главное — за то, чтобы зимой и летом освещать фонарем в темное ночное время опасное место на реке Дикой Кошки, которая коварно выбрала себе путь между лесопилкой и домами поселка на другом берегу.

Это опасное место было нагромождением острых скал. Прямо под ними темная поверхность воды завихрялась крошечными водоворотами, представлявшими предательскую западню для любого каноэ даже летом, а зимой и подавно, так как здесь не образовывалось такого надежного ледяного наста, как по всей реке. Лишь обманно тонкая ледяная корочка прикрывала страшную яму, и если кто-нибудь принял бы ее за надежный слой льда, неминуемо поплатился бы жизнью и уж больше никогда ему не пришлось бы переходить эту реку.

Вот почему из года в год старик Энди зажигал свой фонарь на высоком берегу Дикой Кошки как раз над смертельной западней. Иногда его сопровождала старая лошадь серой масти, которая всюду следовала за ним по пятам, как собака. А иногда в самую ветреную, ураганную погоду ему помогал по ночам его юный сосед Джеки Морен. Случалось, они оба — и Джеки, и лошадь — сопровождали его, а в награду за помощь старина Энди сажал мальчика верхом на свою серую лошадь и разрешал ему ехать на ней домой.